Quod habet principium, habet finem

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой.

А.С. Пушкин

Усталый путник шел уже не первый день, ночам он также потерял счет. Казалось, в пути он находился уже целую вечность. Его истощал голод и иссушала жажда, а измотанное тяжелым походом тело под грязной нательной рубахой чесалось так, что хотелось содрать с себя кожу в надежде на то, что хотя бы эта отчаянная мера, наконец, избавит его от нестерпимого зуда. «Не мешало бы помыться», - подумал путник, почесывая волосатое бедро через задний карман обветшалых штанов, благо они были сплошь в дырах и лишь кое-где в неряшливых заплатках. Рубаха и портки, это всё что у него осталось: доспехи он давным-давно распродал за жалкие гроши алчным скупщикам государственных магазинов, но он ничуть не жалел о содеяном, в большем он и не нуждался.

Хвала Мироздателю, конечная цель его миссии уже виднелась за грядой массивных утесов, в одном из которых можно было разглядеть печально известный уступ Погибели. От него прямо разило чем-то потусторонним. Странные и в одночасье пугающие истории он слышал о нем от странствующих менестрелей. Некоторые из них поговаривали, что души падших воинов, навечно запертые в башне, возвышающейся на том уступе, кружат там в непрекращающейся пляске смерти под аккомпанемент стали и освещаемые разрядами молний и вспышками пламени, перерождаясь вновь и вновь, в надежде поразить и тем самым выкупить свою свободу у могущественного лича по имени Мор’Лаэгх, брата Нт'Гмэгха, дабы, наконец, обрести желанный покой. Завораживающие зрелище, наверно. Только вот сам, покоривший смерть, Привратник, некогда бывший простым смертным, по слухам, стал заложником своей безграничной силы и вряд ли смог бы (а может просто не хотел) освободить неупокоенных, будучи узником своей же обители, которая стала для него бессрочной тюрьмой. Другие же утверждали, что это самые что ни на есть заурядные воины и маги с большой дороги коих много, чьи астральные проекции убивают друг друга в целях банальной наживы на потеху Мор’Лаэгху. Но они и не подозревают, что сумрачный лич в это же самое время поглощает их энтелехию, жизненную энергию, как плату за доступ в тонкий мир и использует ее как источник своей устрашающей силы, дарующей ему власть над смертью и вечную жизнь, если, конечно, это жалкое существование можно считать таковой. Однако, все рассказчики сходились в одном: алчный лич не брезгует деньгами, находящимися в ходу в мире смертных, которые он взымает в качестве платы за разовую трансформацию. Для чего они ему, никто из менестрелей ответить не сумел.

Так или иначе, это определенно гиблое место, воистину несущее погибель всем тем, кого занесла туда нелегкая. Бродяга прямо сгорал от любопытства. И хотя искушение на собственной шкуре проверить какие же из этих слухов на самом деле правдивы было чрезвычайно велико, необходимость найти место для ночлега еще до заката заставила путника отказаться от этой авантюры. К тому же, кошель его был практически пуст, так что предложить падкому до наживы, если верить молве, личу что-то кроме своей бесценной души ему, по сути, было больше нечего.

Путник машинально сжал в мозолистой руке, руке воина, привыкшей скорее к тяжести смертоносного клинка нежели к изящному магическому посоху, небольшой и с виду хрупкий хрустальный фиал с прозрачной жидкостью, висевший на крепком шнурке из сыромятной кожи у него на шее, и направился к уступу, намереваясь обойти его как можно дальше слева по дуге. В сосуде были слезы его врагов – основная валюта в местных храмах – собранные им с таким трепетом еще в той, прошлой жизни, которая, казалось, закончилась не так уж и давно. На них он планировал выменять новые, по слухам, наделенные небывалой мощью, доспехи. Однако, с той поры многое переменилось, как в окружающем его мире, так и в нем самом. А этот мир был изменчив. И те кто не смог или не пожелал идти в ногу со временем сильно рисковали оказаться на его обочине. Для путника же жар кровавых и безжалостных сражений и времена, когда он мечтал покрыть себя неугасающей славой остались позади. Всё, чего он теперь жаждал больше всего – это понять кто он и зачем он здесь.

Одна тысяча шестьсот пятьдесят три. Ровно столько было слёз в сосуде. Он знал это наверняка. Столь скурпулезно наполняемый, слеза за слезой, фиал теперь служил лишь напоминанием о прошлых целях и идеалах, был скорее неким талисманом на удачу (сам он в это верил слабо) и никакой практической ценности же для путника уже не имел.

Смеркалось. Надменно палящее солнце в конце концов решило сжалится над странником и вальяжно покатилось к закату, прощаясь с миром и пилигримом редкими лучами, постепенно превращавшими небосвод в кроваво-красное зарево. Зловещий уступ Погибели остался далеко позади, и путник наконец смог отвлечься от своих мрачных мыслей и вернуться к реальности осознав, что оказался возле развилки...одна тропинка от которой вела налево, а другая – прямо, в почти неприметное издалека ущелье в очередной могучей неотесанной скале. Оттуда доносился звон и скрежет стали, хруст костей, почему-то деловитое кудахтанье и пронзительный писк, а еще оглушительные отборнейшие ругательства, перекрывающие все остальные звуки. И хотя путник не считал себя тем, кто лезет в карман за крепким словцом, некотрые выражения даже он слышал впервые. По всей видимости, там шла та самая извечная, нескончаемая война между последователями Леди Гарриет и Баронессы Рататуй, о которой он слышал от встречных паломников. Битва Клюва и Хвоста, где нет зла и добра, нет власти ангелов и их противостояния... Выходит, ему снова налево.

Переход через перевал занял у него весь остаток дня – и только когда усталое солнце окончательно спряталось за горизонтом, а дочь-луна уже сменила его на посту, путник вышел к площади с четырьмя величественными статуями, расположившимися уютным полукругом возле фонтана. Их величие было почти осязаемо ощутимым: мягкий полуночный лунный свет, заливая площадь, по-девичьему робко ласкал своими лучами идолов светлого пантеона. Сами изваяния, казалось, были окружены орелом вибрирующего мерцания, источник которого как будто бы находился где-то внутри них самих, как будто бы они служили молчаливым вместилищем ангельской искры, собственноручно помещенной туда ангельской дланью перед тем как сами они покинули этот мир, взвалив всю тяжесть его на плечи своих последователей... Всё это наполняло место особенной энергетикой и создавало атмосферу таинственности и умиротворенной беспечности, вызывая благоговение и трепет перед непостижимым и в то же время прекрасным.

Странник почувствовал себя маленькой, ничего не значущей песчинкой чего-то необъятного, чего-то большего, чем являлся сам. День сменяет ночь, а солнце – луну. Время необратимо течет, изменяя материю. А мир, который мы знаем, имеет границы. Но так было не всегда... Вначале, еще до начала времен (как бы парадоксально это не звучало), был Хаос. Сила могущественная и потому опасная. Сила разрушительная и в то же время созидающая. Сила неконтролированная и необузданная. Чистая, абсолютная энергия! Власть! И она породила его...существо столь могущественное, сколь своенравное, самовлюбленное и надменное. Оно, не задумывясь поглотило своего создателя, вобрав в себя его силу. Всю...Без остатка. Можно сказать, оно стало Хаосом. Подчинило его своей воле, став его Лордом...

Сложно поверить, что оно создало всё. Создало этот мир и придало ему форму, которую мы знаем. Создало его законы, которым мы подчиняемся. И открыло его своим последователям, и...своим врагам...но еще сложнее осознать то, что оно одновременно продолжает его разрушать, время от времени давая волю Хаосу запертому внутри себя.

Подобные откровения довольно часто посещали путника и раньше, природу которых он не мог объяснить. Обрывки воспоминаний. События давно минувших дней. Но ему никак не удавалось соединить их воедино – и это его огорчало. Отмахнувшись от грузных мыслей и выбросив их из головы, как ящерица отбрасывает хвост перед лицом опасности, путник озаботился более важными и более насущными на данный момент вещами, а именно ночлегом. И хотя до храма Мироздателя было рукой подать, он решил заночевать здесь, на площади среди мифриловых истуканов, молчаливых свидетелей эпохи Героев. Он чувствовал себя измотанным и разбитым, сил идти дальше просто-напросто не осталось. Левая лопатка и плечо снова разнылись. Видимо, к перемене погоды. Ему был необходим отдых. «На коне было бы всё же легче и быстрее, - подумал он, - да где ж его взять? В этих краях проще встретить дракона, нежели найти добротного скакуна».

Разведя костер и устроившись поудобнее возле него, поджав под себя ноги, рыцарь без доспехов достал из походной сумки, сплошь в заплатках и грязи, последнюю пайку кошачьего корма, которую намеревался разогреть на огне: в таком виде она была не столь мерзкой на вкус. Кот, его «верный» спутник, давно сбежал, и, наверное, рыскал теперь где-то в призрачных лесах на краю мира в поисках пропитания. Ну и пусть. Идти с ним до конца животное не подписывалось, и, в отличии от своего хозяина, вряд ли интересовалось чем-то еще кроме удовлетворения своих примитивных физиологических потребностей. Привилегию блуждания в высоких материях оно оставило людям. Чтобы знать, что он кот, посещать храмы и другие места паломничества ему было вовсе необязательно. Есть досыта, спать в тепле – это всё, что было нужно для кошачьего счастья.

Покончив со скудным ужином, странник достал из-за пазухи замысловатую курительную трубку тончайшей работы: исключительно темный бриаровый мундштук в форме мускулистого плеча плавно переходил в такое же атлетичное, спрятанное в червоного золота наручи, чубук-предплечье, которое заканчивалось широкой ладонью, властно держащей своими растопыренными пальцами белую мортавую чашу, вокруг которой кружились в схватке черные вороны, инкрустированные потускневшими опалами заместо глаз. Уже давным-давно путник сделал интересное наблюдение: каждый раз, когда он раскуривал эту трубку, она как будто оживала: птицы начинали бить крыльями и клевать друг друга, да так, что аж перья летели, а их глаза становились цвета густого вязкого дёгтя. По непонятной ему причине это была единственная вещь, которой он дорожил больше всего. Сколько он себя помнил, она всегда была у него. Забив трубку остатками крепкого, чуть маслянистого табака, которые удалось выудить из обветшалого кисета, утрамбовав его, не пойми откуда взявшимся серебряным тампером и, прикурив ее от тлеющего уголька, он принялся выпускать густые сизо-голубые клубы дыма один за другим, с каждым новым вдохом всё глубже и глубже погружаясь в свои мысли. Сон ускользал от него. Слишком много вопросов роилось в его голове, в то время как ответов на них было всего ничего.

Завтрашний день обещал быть для путника волнующим и в тоже время пугал его. Так всегда бывает, когда не знаешь наверняка, чего ожидать. Завтра он, возможно, узнает всё, что хотел узнать, всё ради чего он прошел весь этот совсем нелегкий путь. Узнает стоило ли оно того, через что ему пришлось пройти, и от чего отказаться, и чем пожертвовать.

Он чувствовал себя наэлектризованным комком нервов, лежащем на иглах сомнений и страхов, предвкушений и надежд. Все эти эмоции сливались в одно трудно передаваемое ощущение. Должно быть похоже себя чувствует крохотная улитка, пойманая маленьким любознательным мальчуганом: сидя у него на ладони, она то расхрабрившись заинтересованно вытягивает свои рожки на встречу приключениям, то в тот же миг в страхе втягивает их обратно, замирая в напряженном ожидании чего-то ужасного. Вот и он сейчас чувствовал себя подобно этой улитке, застывший в вибрирующей нерешительности, на ладони бесстрастной судьбы. Это сводило его с ума. Это мешало уснуть.

Пытаясь хоть немного отвлечься, он стал размышлять о полустертых надписях, которые разглядел на постаментах, не забывая при этом время от времени выпускать кольца табачного дыма, которые уносились прочь, смешиваясь с дымом от костра, играющего бликами на его бледном землистого цвета лице. Что такое путь Света? Светлая Идея? Значит ли это, что воин или маг, ставший на этот путь, должен следовать некоему кодексу чести, в котором отсутствуют пункты коварства и подлости как методы для достижения своих целей, тем самым ставящий его в невыгодное положение по сравнению с теми, кому чуждо понятие благородства и морали, для кого хитрость и обман в порядке вещей, а наличие каких-либо принципов – пустой звук? Наверное, нет. Коварство не всегда дает преимущество, как и честь не всегда является слабостью.

Идеологи каждого из пантеонов изрядно надорвали себе глотки, от начала времен споря между собой на общемировых форумах в попытке объяснить свою роль и значение в противостоянии так и не достигнув при этом согласия, как между собой, так и внутри своего собственного пантеона. Октябрський форум оказался самым оживленным за последнее время, хотя споры возникают то тут, то там с завидной периодичностью. Сами же Ангелы предпочитают оставаться в стороне от словестных баталий своих последователей. В конце концов, для них важен лишь конечный результат. Лишь достижение собственных целей интересует их. Не словом, а делом, как говорится, а дела должны говорить сами за себя. Лишь Сила имеет значение. Лишь полное господство и абсолютная Власть. И каждый из Ангелов в той или иной мере преследует эту цель.

На постаментах же витиеватым шрифтом было выгравировано следующее:

«Благодать – ангел совершенства и непогрешимости. Вознесение – радикально настроенный светлый ангел, готовый на всё ради истребления Тьмы. Милосердие – лекарь, помощник и наставник, готовый придти на помощь каждому, кто попал в беду. И конечно же Мироздатель – великий светлый ангел, ставящий своей целью абсолютное господство в рамках этого мира.»

Четыре Ангела. Четыре сущности единого целого. Света. И такие разные. И такие похожие...на Тьму. А разве могло быть по-другому? Мусорщик, некогда усыновленный Мироздателем, взрощенный и обученный им, восстал против своего учителя, собрав в своем собственном пантеоне все те сущности, что олицетворяли всё то, что он так ненавидел в Свете, в частности в своем покровителе. Всё то, чего он не понимал или то, с чем не хотел мирится. Будущее этого мира он видел по-иному и был полон решимости изменить его так, как считал нужным. Что тут говорить, если один из его приспешников был братом-близнецом Благодати?! Тьма, Свет – две стороны одной медали, зеркально отражающие друг друга. Мусорщик, Мироздатель – похожи в своих целях. Жажда Власти и тотального господства – это то, что интересовало их обоих. В чем они отличались, так это в способах их достижения, да и то эти различия были не такими уж и значительными. «Свет многогранен, но лишь Тьма делает его тем, чем он есть, а Хаос есть в каждом из нас... В конце концов, мы всего лишь марионетки в руках высших сил, вне зависимости от того, осознаем ли мы это или же нет», - и, в два долгих глотка осушив походную флягу, до сих пор служившую вместилищем крепкой ароматной настойки, изготовленной по секретному рецепту Шейлы, мастера эликсиров из Покинутых Земель, путник отбросил ее в сторону, при этом смачно рыгнув ей в след – и завалился спать. Баклага, несколько раз ойкнув от ударов о брусчатку, умолкла, так же как и путник, наконец смирившись со своей судьбой.

Утро сменило ночь. Как и заведено в этом мире. Светало. Первые лучи солнца начали падать на площадь, постепенно заливая ее ярким светом и изменяя тем самым ночной пейзаж до неузнаваемости. Мистическое мерцание, излучаемое истуканами, исчезло, а может быть просто стало незаметным при свете дня. Зато вода в фонтане казалось заискрила: легкий ветерок заигрывал с ее поверхностью, а она бестыже отзывалась на каждое его касание мириадами солнечных зайчиков, скачущими по всей площади ослепляя пилигрима, в отличии от колоссов, которых они абсолютно не беспокоили. Они оставались всё так же безучастны ко всему происходящему вокруг них. Впрочем, ничего удивительного.

Бродяга уже был на ногах. Он чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим, хотя проспал судя по всему всего пару часов. Тем не менее легкое похмелье после вчерашней вечерней попойки у костра с нескромной назойливостью давало о себе знать. Солнечные зайчики раздражали, слегка болела голова и чертовски ужасно хотелось пить. Да еще этот сон, что приснился ему в эту ночь на площади. «Что это был за бред?», – путник потирал наморщенный лоб, в надежде хоть немного унять гудящую в голове боль и собрать в кучу разбегающиеся во все стороны мысли, пытаясь хоть что-то вспомнить из приснившегося. Но ничего путнего из этого не получалось, а тут еще, как назло, кроме фонтана, никакого другого источника воды поблизости нигде не было видно. «А, черт! Почему бы и нет, Искушение меня побери! Не пить же, мать его, из этой лужи?!», – путник снял с шеи хрустальный фиал, откупорил и, после недолгих раздумий, залпом осушил его. До последней слезы. Все тысяча шестьсот пятьдесят три. Поморщившись, бродяга снова грязно выругался и сплюнул.

Костер давно погас, а жар его остыл. Разводить огонь заново не было ни времени, ни смысла. Путник наскоро доел остатки холодного вчерашнего ужина и, собрав свои скромные пожитки, снова отправился в путь.

Парило. На небе не было ни облачка. Солнце уже достигло своего зенита, когда он вышел к компактной слободе, раскинувшейся в долине перед возвышенностью, на которой стоял храм. Величественный и прекрасный. Недолго думая, пилигрим направился прямо к нему сквозь поселение, минуя миниатюрные, на его фоне, домики с причудливыми крышами. Он так никого и не повстречал на своем пути, хотя, судя по мелькавшим теням, которые он замечал в окнах то тут, то там, жилища эти не пустовали.

Расположенный среди угрожающе опасно нависших скал, вблизи храм оказался просто огромным и выглядел довольно вычурно и претенциозно. Стоявшие у его подножия домики в сравнении с ним казались грубо и безвкусно сколоченными халупами. Судя по всему, Светлый Ангел питал особую слабость к роскоши и любил всё напыщенно изысканное. Первый ярус представлял собой широкий по фронту портик ионического ордера, окаймленный по бокам флигелями с порталами, выполнеными в виде параболических арок. Четыре невысокие башенки по углам периметра здания завершали композицию, и, по всей видимости, символизировали четыре сущности Света. Два ризалита-балкона с колоннами, выступающие за основную линию фасада храма, служили пъедесталами для статуй Мироздателя. Второй ярус был раза в три уже первого, и скорее всего скрывал в себе трифорий. Также декорированный ионическими колоннами (видимо, скульптор питал к ним необъяснимую слабость) и статуями. На его антаблементе на восьмигранном основании, украшенном круглыми витражами (по бокам) и гербом Светлого Ангела (в центре) расположился световой барабан с арковидными окнами, увенчанный шлемовидным куполом с небольшим шпилем. По бокам второго яруса, на антаблементе первого, находились еще две шлемовидные главы, оканчивающиеся такими же конструкциями, как и основаная глава, которая опять-таки была окружена четырьмя башнями.

Войдя внутрь, путник был снова ослеплен как на площади сегодняшним утром, но на этот раз отчасти и пышным убранством храма. Центральный неф, несмотря на фактически отсутствие окон, был залит светом, излучаемым множеством горевших повсюду восковых свечей. На противоположной входу стене висела огромная икона, вмурованная в искусно выполненный барельеф знака Светлого Ангела. Мастера не пожалели ни дорогих красок, ни редкого мрамора, ни драгоценных камней и металлов для создания своего помпезного творения. Изображенный на иконе Ангел был выполнен так детально, что казался живим. Стены же боковых нефов были мастерски расписаны изысканными фресками, изображающими четырех ангелов Света.

Путник невольно поморщился: столь мощное освещение жгло глаза так, как будто по ним кто-то полоснул раскаленным острием кинжала тысячи ран, а на фоне похмелья, к тому же, усиливало и без того мучавшую его еще с утра неприятную головную боль. Миновав слегка озадаченного служителя храма не обмолвившись с ним ни словом, пилигрим, прикрывая глаза рукой, зашагал напрямик к иконе Мироздателя по белой, отливавшей голубизной, мраморной плитке. Походкой нарочито дерзкой, пытаясь скрыть клокочущее в нем волнение, и нарастающее беспокойство. Его шаги отдавались гулким эхом. Он дошел до конца. Он справился. Именно здесь он расчитывал получить ответы на все свои вопросы, в частности о природе своих странных снов и туманных отрыков воспоминаний. Расчитывал в конце концов сорвать застилавшую глаза пелену неопределенности и догадок. И узнать наконец кто он такой и с какой целью так долго блуждал в этом мире. Ему повезло, возле иконы он оказался один...ну или почти один.

Прямо под иконой Верховного Ангела сидела маленькая девочка. На вид ей было не больше шести-семи лет. Распущенные длинные белокурые волосы, как водопад, бурными потоками ниспадали пониже талии, практически касаясь пола. Голову ее украшал венок из чайных роз. «Как странно, - подумал путник, - я не заметил ни единого куста среди этих безжизненных скал, а выглядят цветы так, как будто бы срезаны они были только что». На девочке было легкое белое льняное платьице простого покроя. Она была прямо олицетворением чистоты и невинности, весны и надежды...самой жизни. Перед ней стояла плетеная корзинка, наполненная непонятной формы сияющими крупицами, которые она сосредоточено перебирала своими крохотными ручками. «Девяносто девять, сто», - шевелила одними губами девочка. «Это частицы веры, пожертвованные на алтарь храма прихожанами», - догадался пилигрим. Она была так увлечена своим занятием, что казалось не замечала ничего и никого вокруг. Но каждый раз, досчитав до ста, девочка сбивалась со счета и принималась считать частицы сызнова: то ли ее познания в математике ограничивались этим числом, то ли крупинки куда-то испарялись, то ли она просто сомневалась в точности своих подсчетов. Так могло бы продолжаться до бесконечности...

- Кто ты, дитя? - не выдержал пилигрим.

Девочка отставила корзинку в сторону и обратила свой взор на путника. Какое-то время она хранила молчание, глядя ему прямо в глаза снизу вверх, как будто бы оценивая дойдет ли до него смысл слов, которые она собиралась произнести.

- Я есть начало и конец, - продолжая сидеть, и неспешно отчеканивая каждое слово, начала девочка, - мимолетность и бесконченость, я та сила, что создала этот мир из ничего и тот, кто способен его в это ничего превратить обратно, я и есть реальность которую ты знаешь. Я есть Мироздатель, а Мироздатель – это Я! Впрочем, ты и сам прекрасно знаешь, кто я, мой старый друг.

Сказав это, она снова вернулась к прерванному занятию.

- Как я могу знать кто ты, если даже не знаю кто Я такой?

- Ты уверен? - усмехнувшись, спросила девочка, не отрываясь от подсчетов. Лишь уголками рта. Милой и в тоже время ехидной улыбочкой.

В воздухе повисло неловкое молчание.

- А разве я…

Путник не успел договорить, как всё его тело пронзило странное чувство дежавю. Закружилась голова. Воспоминания одно за другим начали всплывать у него перед глазами. Картинки стали быстро сменять одна другую, обрывки воспоминаний наконец заняли свое место на канве времени и сложились в единую картину давно минувших дней. Его прошлого и настоящего. Мозг не жалел красок. Он уже был здесь…Отсюда всё началось… и здесь всё закончилось… здесь еще не было храма, лишь пустошь... Чуть поодаль, на вершине сопки, стоял он, Темный Ангел, предпочитая огонь своей гордыни сладости рая, близости Мироздателя. Стоял, равнодушно наблюдая за тем как умирали его последователи, виновные много меньше, чем он сам - и на обветренном граните лица падшего ангела, на челе его высоком не отражалось ничего. Напротив него на противоположной стороне поля брани стоял тот, кого он так люто ненавидел и так отчаянно любил… Но все это было неизвестно, погрязшим в трясине боя. Битва, коих до сих пор не случалось в истории этого мира... Две огромные армии сошлись в безжалостной схватке, и он был во главе одной из них. Он и его гвардейцы, его наиболее верные адепты из числа смертных, доказавшие свою лояльность не в одном конфликте, вели армаду темного братства за собой. Пела сталь, свистели стрелы, вспышки озаряли поле сражения. Лилась кровь, жутко кричали умирающие, но никто не молил о пощаде. Битва была не на жизнь, а на смерть. Каждый его солдат не задумываясь был готов пожертвовать собой в его славу, и каждый умирал с его именем на устах. Нейтралы стояли в стороне, не решаясь принять ту или иную сторону. Исход битвы был неясен: вмешайся они в бой сейчас, хрупкий баланс, хранителями коего они являлись, и так тщательно и в тоже время тщетно оберегали, был бы безвозвратно нарушен…Падший Ангел предвидел это... А затем яркий свет…неожиданная пронзающая острая боль в спине под левой лопаткой…а затем тьма…Ад... Преисподняя, нижний ее круг, где даже на деревьях вместо ветвей растут змеи, а вместо плодов - отрезанные головы. Он прошел все ее круги, один за другим.

- Ну что, теперь ты вспомнил, кто ты? – хихикнула девочка.

- Да. Зачем ты сделал это?

- Что именно?

- Не прикидывайся дураком. Ты знаешь о чем я. Зачем ты убил меня?

- Чтобы преподать тебе урок, в котором ты так нуждался. Ты почему-то решил, что ты другой. Что Свет чем-то отличается от Тьмы. Что Свет не способен на коварство и подлость…Надеюсь, теперь ты понял, что мы с тобой мало чем отличаемся.

- Как долго я был мертв?

- Достаточно долго.

- Достаточно долго для чего?

- Тебе пришло время вернуться. Тьма достаточно просуществовала без тебя. Весь твой некогда могущественный клан стерт с лица земли, твои гвардейцы оставили тебя, кто по своей воле, а кто по принуждению. Остатки твоих последователей пали духом и разбрелись по миру, лишь по инерции изничтожая Свет. Многие потеряли веру, но многие продолжали ждать твоего возвращения. Им не хватало тебя…не хватало Темного Вожака вновь поведущего за собой! И их мольбы, как я погляжу, были услышаны.

- Это сделал ты? Зачем ты вытащил меня из преисподней?

- Тебе там небось понравилось, а? – девочка залилась звонким смехом, отразившимся от сводов храма. - Хотя это и в моей власти, это сделал не я.

- Тогда кто?

- Ты сам. Твои последователи…Тьму невозможно уничтожить окончательно. Впрочем, как и Свет. Странно, что ты этого до сих пор не понял. Игра контрастов: светлое лучше видно на темном, а темное – на светлом. Но не хочу, и не буду снова утомлять тебя нудными лекциями о мироздании. Времена, когда ты был моим учеником, а я твоим учителем остались в далеком прошлом. Хотя нет... вот тебе еще один урок, последний на сегодня: ты проиграл битву, но не войну. Наша Война вечна. Чашы весов беспрерывно склоняются то в одну сторону, то в другую и так будет всегда. Баланс – иллюзия. Нейтралы и стихии, в попытках уравновесить силы, свято веря что это возможно, лишь больше раскачивают лодку, в которой мы все вместе плывем по реке Хаоса.

- А ты, я смотрю, времени не терял – теперь уже пришла очередь ухмыляться Темному Ангелу.

- Ты про союз с Хаосом? Неужто ты забыл, кто и как создал этот мир? – девочка расплылась в самодовольной улыбке – Забыл что я?

- Нет. Забудешь тут, когда ты не перестаешь напоминать об этом – осклабился Темный Ангел.

- Тогда что тебя удивляет?

- Именно потому, что знаю тебя, меня удивляет, что ты решился на такой шаг. Решился выпустить Хаос внутри себя, столь тщательно сдерживаемый всё это время. Что ж, дело твое, но вспомни, чем всё закончилось в прошлый раз!

- Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Но не думаю, что союз этот будет долговечен. Контролировать Хаос бесконечно долго – невозможно, его сила слишком велика и опасна. К тому же, он никогда не отличался постоянством, да и давать ему волю слишком долго чревато необратимыми последствиями, как для меня, так и для этого мира.

- Неужели боишься меня? – захохотал Падший, и смех его отозвался громогласным эхом.

- Ты слишком дерзок для только что вновь обретшего память, – заметила девочка.

- Не только союз с Хаосом, похоже ты собираешь войска. Я видел это, пока скитался в мире смертных, и слышал, о чем судачат зеваки. Ты возродил орден слепо верящих в тебя фанатиков. Снова на те же грабли? – ухмыльнулся Темный Ангел.

- Не смей поучать меня! – рявкнула девочка – и ее лицо исказила жуткая гримаса гнева, от которой даже побывавшему в преисподней стало не по себе, а пламя свечей беспокойно затрепетало.

- Я знал, что тебя невозможно убить окончательно. – чуть спокойнее продолжила девочка. - Знал, что ты возродишься вновь. Не мни себя самым великим стратегом в этом мире. Я наблюдал за тобой, пока ты бестолково расхаживал среди смертных, и подготовился к твоему возвращению.

- Так ли уж бестолково? – в полголоса про себя заметил Падший Ангел, и загадочная улыбка лишь на миг тенью промелькнула на его лице.

- Но думаю, пора завершать нашу беседу. Теперь ты понял, зачем ты здесь?

- Да. - ответил Темный Ангел. - Я здесь, чтобы истребить Свет!

Небо над горными хребтами заволокло мрачными тучами. Оглушающие раскаты грома сотрясали воздух. Частые молнии разрезали сгущавшуюся вокруг тьму. Надвигалась буря. Quod habet principium, habet finem*. Это могло быть предзнаменованием начала темных времен, предвещая возможный скорый конец света. Мусорщик какое-то время стоял на возвышенности, раскинув в стороны руки и зловеще хохотал, наслаждаясь своим вновь обретенным Я. Порывистый строптивый ветер играл с его, цвета вороного крыла, волосами. Насытившись разбушевавшейся стихией, Падший Ангел закурил трубку, и зло ухмыльнувшись, властно шагнул в наползающую на мир тьму.

* Что имеет начало, имеет и конец (латынь).