Зрячий

- Едет!.. едет!.. вон он!.. едет!

Я знаю, что сейчас толпа, как чудовище из ночного кошмара, выпустила из себя сотни рук, указывая на богато разукрашенную карету, неспешно катящуюся по булыжникам центральной площади города. Мою карету.

- А глаза-то, глаза завязаны!

- Он! Точно он!

- Ну, сейчас начнётся! Наконец-то!

- Хорошенький какой!..

Я усмехаюсь, услышав последний возглас. Если слух меня не подводит, то восхищается какая-нибудь почтенная матрона, которой, вообще-то, полагается дома сидеть, о хозяйстве радеть. Так нет, примчалась, подхватив юбки, как на пожар. Ещё бы! Пропустить такое и сидеть потом среди подруг молча, как дура, когда они станут обсуждать увиденное?! Ну уж нет!

Я откидываюсь на подушки. Прав был учитель, не раз говоривший мне: «Меняются города и страны, уходят года и века, а люди остаются теми же». Я тогда не верил ему. Молод был, наивен, романтичен без меры… да что там – просто глуп.

Всё думал: если уж не в этом городе, так в следующем. Не сегодня, так завтра. На худой конец, послезавтра. Но обязательно встречу. Почувствую за сотню шагов и отыщу даже вслепую, со связанными руками.

Вслепую…

Да, вот так всё и началось. Одна из моих странных идей. Глаза – слепы и только мешают. Настоящую любовь увидит одно лишь сердце – даром, что ли, мне достался дар? Тогда этот каламбур мне очень нравился.

Говорят, правда, что и раньше про любовь думали такое. Не знаю, не знаю. Я не от других это услышал. Я сам. И потом, им-то откуда знать? Ведь они не могли того, что под силу мне.

Кто бы мог подумать, что спустя годы я всё ещё буду заниматься этим чудачеством… Хотя, с другой стороны, это была бы глупейшая расточительность: иметь дар и не пользоваться им.

- Приехали, мой господин.

Я встаю и выхожу из кареты. Это можно сделать и с завязанными глазами, не в первый раз, всё-таки.

А вот чтобы дойти до места, нужна помощь. Я вытягиваю в сторону правую руку, и её тут же подхватывает ладонь слуги.

Само собой, мне не приходится далеко идти. Карета, как всегда, приехала точно на место – в центр городской площади. От меня требуется сделать лишь несколько шагов, чтобы выйти из-за этой раззолоченной повозки и стать видимым для всех.

Толпа шумит. Я знаю: сейчас каждому хочется рассмотреть меня ещё раз. Забавно: они приходят сюда ради того, что я делаю, но перед этим просто жаждут потыкать пальцами в мою сторону. Тоже мне, зрелище: мужчина с завязанными глазами. Или, может, это их возбуждает? Ха!

Ну и пусть их.

Дураки получат то, что хотят.

Я слегка кланяюсь. Ну, кто успеет стать первым?

Разумеется, им оказывается городской правитель.

- Вы все знаете, как нам повезло! – кричит он, и толпа вмиг смолкает. Но я знаю: вовсе не потому, что так уж его уважает. Просто все понимают – чем быстрее наступит тишина, тем быстрее начнётся то, ради чего все они сюда пришли.

- Нам очень повезло! К нам приехал сам Зрячий!

Я жду, что после этих слов правитель замолчит, дав толпе прокричать что-нибудь восторженное. Но нет, он не делает этого. Видно, тоже не терпится поскорее начать.

- Мы не будем оскорблять его, пытаясь перекричать друг друга! Что сможет показать нам Зрячий в таком шуме?! Ничего! Нет, мы… - тут городской глава прерывается – должно быть, набирает воздуху в грудь, потому что потом орёт чуть ли не вдвое громче: - Мы будем тянуть руки! А мои помощники укажут на тех, кто будет говорить!

Толпа на миг замирает, а потом отзывается согласным ропотом. Я усмехаюсь. Да-да, конечно. Мы будем тихо тянуть руки и робко, на ушко помощникам, сообщать о своих желаниях. Может, с первым счастливчиком так и будет. А потом всё равно начнутся вопли: «Почему выбрали его? Я выше руку тянул!.. А я сюда ещё с утра пришёл!.. А я!... а я!...». И так далее. Я знаю. Я видел такое раньше не раз. Когда люди попадают в толпу, они теряют последние остатки разума и чести, которые у них ещё были. Если были, конечно.

- Зрячий! – теперь правитель уже не орёт. И на том спасибо. – Покажи мне страх.

Надо же! Не ожидал от него. Думал, захочет увидеть честь, или отвагу, или преданность… или ещё что-нибудь этакое благородное. То, что, конечно же, присуще ему самому, лучшему из лучших в этом городе.

Но нет. Страх. Да ещё так решительно сказано. Что же, хорошо.

Мысли не мешают мне. Ведь они – в голове. Это даже хорошо, что мозг чем-то занят. Сердцу так удобнее.

Началось.

Моя рука берёт кусок угля, прикасается к холсту. Один штрих, другой, третий. Интересно, кого они увидят? На кого из толпы будут показывать пальцем, и гоготать, радуясь, что это не их лицо только что показали всем вокруг? Ведь я могу изобразить лишь одного из тех, кто сейчас на площади.

Скоро узнают. А я – нет. Я не должен видеть глазами никого вокруг, и останусь слеп, пока не наступит урочный час. Пока полицейские не погонят толпу прочь, чтобы «дать Зрячему отдых, которого он, несомненно, заслуживает». Так обычно говорят в конце представления. Фразы тоже кочуют вместе со мной. Забавно. Впрочем, странно было бы ожидать другого, ведь люди везде одинаковы.

За моей спиной полукруглая ширма. Никто не вправе видеть, что на холсте, пока всё не будет готово.

Рука наносит последний штрих. В другом месте палец чуть размывает следы, оставленные углём.

Всё.

Я беру холст в руки, выхожу вперёд, и поднимаю его над головой.

Толпа вздыхает. Изумлённо… недоверчиво… и чей-то злорадный смех взлетает над площадью.

Сигнал дан.

Но весёлого рёва сотен глоток, которого я ждал, не слышно. Перешёптывания, тихие смешки… кого же увидело моё сердце? В ком сильнее всех прочих чувств – страх?

- Правитель города, - слышу я голос своего слуги.

Ха! Вот оно что! Где же я слышал выражение: пошёл по шерсть, а вернулся сам стриженый?.. Не помню. Но неважно. Главное, отлично подходит.

Что, глава, как тебе твоё желание? Наверное, хотел в ком другом страх разглядеть – может, во враге? – а вышло иначе. Долго ли теперь править тебе этим городом?

Он молчит. Конечно, ведь я не спрашиваю вслух. Куда больше мне нравится задавать вопросы молча, поскольку я и так знаю ответы на них.

- Зрячий… вы можете спрашивать его, - наконец, говорит правитель.

И тишина тут же подыхает под обвалом воплей.

Правда, надо отдать должное помощникам городского главы: гвалт быстро прекращается.

- Зрячий, - молодой женский голос дрожит от волнения. – Покажи мне моего возлюбленного. Мы уже помолвлены и летом сыграем свадьбу!

- Ну, зачем ты... – слышу смущённый басок.

- Вот он, рядом со мной стоит!

Можно подумать, я его вижу. Глупая. Сейчас разгляжу, конечно, но не глазами же. Ну да неважно.

Да, и так тоже можно. Попросите меня нарисовать человека, который стоит здесь же. И лицо на портрете отобразит самое сильное его чувство.

А ты, невеста, подумай, пока ещё есть время отказаться от своей просьбы.

Я чувствую, как уголь оживает в моих пальцах. Как вслед за ним начинает дышать холст. Мы все живые. Мы сейчас – одно целое. Эти, на площади, думают, что я рисую. Ещё бы! Ведь это я – Зрячий, а они – слепцы. Смотрят глазами и думают, что видят.

Нет, я не рисую. Портрет рождается сам. Это уголь и холст, ставшие частью меня, помогают образу из моих грёз воплотиться наяву.

Казалось бы, такая сосредоточенность должна закрыть от меня весь остальной мир. Но нет, ничуть не бывало.

Еле слышно шепчет толпа в ожидании моей новой работы. Ветер оставляет на щеках прохладу. Где-то плачет младенец… дураки, его-то на кой притащили?! Мне мешать?

- Мы повесим эту картину на стену в нашей спальне, любимый. На память об этом волшебном дне!

Ну-ну. Посмотрим, как вы запоёте, когда я закончу. А этого уже недолго ждать. Портреты? Скорее, наброски. Небрежно, без мелких деталей. На скорую руку. Но всегда узнаваемо. Дар.

Я показываю работу толпе.

На сей раз она откликается тут же. Так, как и должна была.

В многоголосом море злорадства я всё же слышу:

- Негодяй! Так значит, правы были маменька с папенькой! Тебе нужны только деньги!.. только моё приданое! Негодяй!.. Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

- Стоять! Куда!

- Прибью гада! – ага, а это уже несостоявшийся жених. Понимаю, понимаю, такая рыбка с крючка сорвалась. Но что ж поделать, сам виноват.

Гул чуть стихает. Толпа с наслаждением любуется потасовкой горе-ухажёра с полицейскими.

- Зрячий! Малюй тогда уж и её! – раздаётся, наконец. Надо же, быстро его утихомирили. Впрочем… ну, конечно же. Продолжи он махать кулаками, не миновал бы штрафа. А такого жадная его душонка допустить никак не могла.

Толпа даже не возражает, что парень влез без очереди. Когда милые так бранятся, то все вокруг тешатся. Да вдобавок, очень интересно, какова же окажется голубка. Под стать ли голубю?

- Подлец!.. – бессильно рыдает недавняя счастливая невеста под аккомпанемент ехидных смешков.

Подлец, а как же иначе. И нечего удивляться: вы, бездарности, не имеющие своей путеводной звезды на небесах, всегда были таковы. Все, все таковы. За годы путешествий я в этом убедился. Только те, кого Господь отметил своей печатью, наделив даром… да и среди них лишь избранные…

Но – хватит. За дело.

Этот портрет удаётся мне ещё быстрее предыдущего. Видно, сильно в девице некое чувство, сильно. Ярко горит.

Готово.

- А-а-а!.. – жалкий крик жертвы тонет бесследно в вихре гогота.

- Она!.. Как есть она!.. Бесстыдница!.. Ишь, как глаза-то закатила, блудница!.. И аж кричит вся!.. – слышу я.

Ха! А парочка вышла бы на загляденье! Алчный муженёк и похотливая жёнушка! Может, у них всё ещё сложится? Было бы забавно.

Заказы следуют один за другим, и через какое-то время я слышу голос распорядителя, сменившего «внезапно занемогшего» правителя:

- Две просьбы! Две последние просьбы! Жители нашего славного города, Зрячий устал!

- Любовь! Зрячий, покажи мне любовь! – тут же раздаётся голос. Я вздрагиваю. Это – мужской голос. И принадлежит он даже не пылкому юноше, а мужчине явно зрелому, нажившему опыт.

- Какую любовь? – спрашиваю, смочив пересохшее вдруг горло глотком воды. Странно. С чего бы это? Ведь просили и раньше. И я исполнял… как мог. – Любовь дитя к матери? Старушки к домашней собачке? Воина к родине?

- Мужчины к женщине. Или женщины к мужчине, - голос твёрд и спокоен. Ни тени мысли о неудаче.

Его уверенность злит меня, и непонятное, неприятное ощущение, возникшее в душе призраком былых чувств, тут же исчезает.

Надо же, каков выискался! Можно подумать, сам Господь Бог, всеведущ и всемогущ. Ладно, сейчас я покажу тебе любовь! Ха!

Я поворачиваюсь к холсту, беру в руки очередной кусок угля. Он, конечно же, не понадобится мне, но ведь надо сделать вид.

Замираю на миг, внутренне готовясь вскоре опустить руки и поклониться с разочарованным видом – увы, мой друг, нет любви в твоём городе! – и… начинаю рисовать!

Проклятье! Как это?!.. Как это возможно?! Ведь я знаю!..

А руки – рисуют. И ещё до того, как портрет закончен, я уже знаю: на холсте будут двое.

Хоть бы это оказались мужчины! Или женщины!

Не хочу. Не хочу! Не хочу!.. у других.

Портрет закончен.

Я знаю, что на нём. И – впервые за всё время, что я путешествую – не выхожу вперёд.

Жестом я прошу слугу показать работу.

- Я знал! – голос ликует, голос звенит… голос убивает меня. – Я знал, что это ты!.. что мы!.. Любимая!

А толпа недоверчиво гудит. Господи, хоть кто-то меня понимает…

- Зрячий, - ещё один голос. Снова мужской. Снова уверенный. Но при этом весьма тихий. И почему-то смутно знакомый. Словно нарочно изменённый.

Что ещё? Ах да… последний заказ. А тебе чего надо? Беззаветной преданности? Настоящей дружбы? Валяй, проси. Мне уже всё равно.

- Я – глава полиции города. Мне нужна твоя помощь.

Это что-то новенькое. Такого ещё не было.

На площади – тишина.

- Увы, среди нас появился убийца. Он жесток. Он хладнокровно убивает жителей одного за другим. Старых, молодых, женщин, детей, мужчин – ему всё равно. Мы… нам так и не удалось даже понять, как он выбирает жертв. Нет ничего общего. Ни интересов, ни друзей, ни родственников. Есть и богатые, и нищие. Здоровые и больные. Всякие. Он ничего не берёт, и ничего не оставляет. Никаких следов. Он даже не… не издевается над ними. Просто убивает. Зачем? Зачем всё это? Мы… не знаем.

Полицейский замолкает. Я усмехаюсь. Нелегко признаваться в том, что тебя положили на лопатки, а? То-то ты еле шепчешь. Ну да бог с тобой, это твои трудности. От меня-то ты чего хочешь?

- Здесь, на площади, все жители города. Все до единого! А за их спинами стоят мои люди. Никто не уйдёт, пока я не разрешу. Покажи нам его, Зрячий! Покажи бездушного ублюдка, для которого не осталось в жизни ничего святого!

Вот оно что… ишь, как заговорил. Словно и не полицейский вовсе, а проповедник какой-то.

Сам не смог, так ко мне пришёл? А если я не хочу? Если мне не нравится полиция? Знаешь, сколько раз такие вот, как ты, портили все мои планы в начале пути, пока я был никому не известен?!

Но – ладно. Пусть будет по-твоему, полицейский. Сегодня у тебя удачный день. Подойди ты ко мне в самом начале, я бы отказал и глазом не моргнув. Но я славно повеселился, наблюдая за толпой, и потому добр. Несмотря на… тот заказ. Хотя нет, не так. Это ещё один стимул.

Да и о репутации надо заботиться.

Я склоняю голову в знак согласия и поворачиваюсь к холсту. Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! Если убийца не спрятался, я не виноват!

Рука двигается быстро. Как всё просто. Позови Зрячего, и ни к чему распутывать следы, искать ответы на загадки. Может, занять пост министра полиции? Нет, ну его: как начнут ещё таскать по всей стране без передыха…

Всё.

- Ваши люди готовы ловить убийцу? – усмехаясь, спрашиваю я. – А то как бы не сбежал под шумок.

- Не сомневайтесь. Мы свою работу знаем.

Да-да, не сомневаться, конечно же. Потому и просите меня показать вам убийцу, а не ищете его сами.

Я киваю, выхожу вперёд и поднимаю портрет над головой.

Уже слышу яростные крики: «Лови его! Вот он, гнида! Попался!», - но их нет. Изумлённый вздох – и тишина. Как в начале… ха! Неужели снова правитель? Ну да, точно он, ведь и страх тоже его! Боится, что поймают да вздёрнут без церемоний! Ну, извини – видишь, как вышло…

- Если верить портрету, то я должен арестовать вас, Зрячий!

Что?!

Бросаю холст, срываю с себя повязку… на земле, в лучах закатного светила, лежит мой портрет.

На самом деле – мой портрет.

- Это… это, - бормочу я, не в силах оторваться от собственного лица. Узнавая – и не узнавая его. Это мои черты, это мои глаза… но выражение! Но взгляд!

Я на портрете – холоден. Словно ледяная пустыня… нет. Не то. Я смотрю себе в глаза, и понимаю: это не холод.

Это смерть.

Глаза мёртвого человека. Пустые и тусклые. Остывшие.

Губы мёртвого человека. Кривятся в последней саркастической усмешке. Примёрзшей.

Черты лица мёртвого человека. Застыли навеки. Покрыты инеем.

- Это… это невозможно! – кричу я, пятясь от портрета. – Это не я!.. Я не убивал!

- Это ты. И ты убивал, - говорит полицейский, положив руки мне на плечи. А потом поворачивает меня к себе лицом.

- Учитель?..

Он отпускает меня и пару секунд молча смотрит мне в глаза.

- В этом городе нет и не было того убийцы, о котором я говорил. И я – не полицейский. Мне пришлось обмануть тебя, чтобы ты увидел себя. Зрячий. Ты был им. Но умер, когда стал убивать души людей.

Он качает головой.

- Когда-то давно я сказал тебе: «Меняются города и страны, уходят года и века, а люди остаются теми же». Но ты понял меня неправильно.