Мой бронепоезд..

Ещё совсем недавно, в начале июля 43-го мы были под Курском, пройдя через сущий ад, а теперь уверенно продвигались на запад. В июле немцы жаждали реванша после Сталинграда и наступали в районе Курска, 5-го числа пошли в наступление, а 7-го нами был получен приказ выдвинуться на станцию и там встретить танки противника.

Говорят, что на передовой для солдат в окопах нет страшнее танковой атаки, особенно если вспомнить огромные потери в начале войны, когда наши войска все время отступали и не могли дать достойный отпор врагу, когда зачастую не хватало противотанковых орудий и под гусеницами немецкой бронетехники гибли сотнями молодые, плохо вооружённые красноармейцы. Но на нас, служивших на бронепоезде, один лишь гул пикирующих бомбардировщиков наводил настоящий ужас, потому как если удавалось мощным и плотным огнём зенитных орудий встречать самолёты, немецкие лётчики, чтобы не быть сбитыми ещё на подходе были вынуждены сбрасывать бомбы раньше времени, и они ложились не точно, но когда бомбардировщики, минуя огневой заслон пикировали прямо на нас, было по-настоящему страшно. Но мы зенитчики, не смотря ни на что сражались и гибли также отчаянно, как и солдаты с передовой.

Именно тогда я получил свою первую контузию и попал в госпиталь. Бронепоезд, на котором служили в основном бывшие работники метрополитена имел аналогичное название, шёл перед нами. Он-то и принял на себя весь удар немецкой авиации и артиллерии. Более тысячи самолётов принимали участие в том бою со стороны гитлеровцев и когда все его орудия были выведены из строя, а боеприпасы уже были на исходе немцы буквально изрешетили поезд, превратив его в груду металлолома...

Этот день я не забуду никогда ещё и по другой причине. В самом разгаре боя, я занял место погибшего наводчика, пытаясь подбить шедший на нас, тяжёлой поступью немецкий танк и вот он наконец задымился и начал гореть. Кроме танков, по нам били из миномётов и тяжёлых орудий, а в небе тотчас появились истребители и тяжёлые бомбардировщики...Пикируя, они сбрасывали на нас свой смертоносный груз раз за разом.

После первых попаданий в поезд все заволокло густым чёрным дымом. Стрелять стало труднее, так как видимость ухудшилась. Где-то совсем рядом разорвался снаряд, мой расчёт посекло осколками, первые раненные...Молодой грузин, по имени Васо, был ранен в плечо и руку. Страх. Паника! Все развивалось так стремительно, что я уже не помню, когда успел схватить винтовку. Все происходило будто не со мной...раненный осколками грузин спрыгнул с поезда и с дикими криками бросился бежать.

Мы видели много ужасных вещей, когда в расчёт попадал миномётный снаряд или бомба ложилась совсем рядом, обгоревшие части тел, покорёженный металл, забрызганная кровью броне площадка, или когда от разрыва бомбы начинали детонировать боеприпасы, что сопровождалось страшным грохотом и нечеловеческими криками погибающих товарищей, но мы не были готовы к тому, что кто-то вот так может просто струсить и бросить своих сослуживцев в трудную минуту. Васо не успел добежать и до первого кустарника, я застрелил его. Буквально через пару минут сильный взрыв заставил содрогнуться уже весь состав, оставшееся вооружение вышло из строя...меня сбросило на землю и я уже не слышал истошных криков командира, чтобы все покинули бронепоезд...

Только потом я узнал, что немецкие танки, прорвав оборону вырвались к станции... Меня сильно контузило в том бою, и с осколочными ранениями я попал в госпиталь. Мне сказали, что на станции был разбит полностью бронепоезд дорожников и работников метрополитена, под командованием молодого капитана. Тот самый, совсем новый бронепоезд, что шел перед нами.

Лежа в госпитале, я перечитывал письмо из родных мест под Смоленском, где будучи уже командиром зенитного орудия, в звании старшего сержанта, частично потерявшим слух, я продолжу свой боевой путь на бронепоезде. С таким остервенением и самоотдачей, как тогда под Смоленском я больше уже не воевал. В самые трудные минуты я прижимал рукой это самое письмо в нагрудном кармане, мои глаза наливались кровавыми слезами и отняв руку от груди приходилось смахивать их рукавом, что надо сказать не мешало мне вести точный огонь по врагу. В сознании все время всплывали картины июльского боя, чёрные крылья самолётов с крестами, застреленный мною грузин, лица моих боевых товарищей, лица моих родных, красивые пейзажи родных мест, - вот я их сейчас вижу, а через мгновение разрывы снарядов, пикирующие бомбардировщики, куски металла, раскалённая земля...боль, крики и снова пикирующие бомбардировщики с крестами, убегающий несчастный грузин, что падает замертво, в последний момент повернув голову, этот застывший ужас в его глазах и недоумение...

Я потом ещё долго вспоминал этот бой и спрашивал себя, правильно ли я поступил, очень сильно переживал и до конца войны не переставал думать об этом, успокаивая себя мыслью, что застреленного мной грузина не запишут в предатели, никто не скажет, что он был изменником родины, а семья погибшего будет получать сух паек и с голоду не подохнет... Моё наказание - бесконечные муки совести, физические и моральные увечья: у меня не было двух пальцев левой руки и плохо разгибались пальцы правой, потеря слуха и уже появившееся потом пристрастие к спиртному...

Но тогда, в августе 43-го я освобождал родные земли, свою Смоленщину и эта пронзительная боль в груди, страшная обида, что так поздно....так поздно я смог добраться до родных мест не давала мне покоя. На том участке немецкие войска потеряли 7 дивизий и разбив ещё больше десятка, наши войска освободили Смоленскую и часть Калининской областей. Освобождение Белоруссии было не за горами...